Проповедь на Вход Господень во Иерусалим
Сегодня, дорогие братья и сестры, вместе со всей Православной Церковью мы празднуем Вход Господень во Иерусалим, событие, которое совершилось за неделю до Светлого Христова Воскресения, и которое предваряет седмицу великих и страшных дней – седмицу Страстей Господних. Обратим внимание на тех, кто встречал Спасителя и почему Бог так или иначе именно этих людей допустил до встречи Его во Иерусалиме. Каков был замысел Божий об этих людях и в чем был Промысел Божий о них.
Эти люди были неодинаковы и неоднородны. Об одних из них – апостолах и первоначальной Церкви вместе с Церковью последующих веков мы поем в тропаре праздника: «Общее воскресение прежде Твоея Страсти уверяя, из мертвых воздвигл еси Лазаря, Христе Боже». Господь совершает чудо воскрешения Лазаря и входит торжественно в Свой град для того, чтобы укрепить веру первоначальной Церкви – апостолов, жен мироносиц, всех тех других первых сотен и уже даже тысяч христиан, которые в Него поверили в годы Его общественного служения. Он приходит для того, чтобы укрепить накануне тех великих, как мы знаем, с точки зрения их спасительности, но и, конечно же, предельно трагических и крайне трудных для личного восприятия людьми событий, которые последуют за входом Господним во Иерусалим.
Обратим внимание на то, что потом подобное отношение Божие к народу Божию и к Его Церкви мы не раз увидим в христианской истории. Накануне каких-либо тягчайших испытаний, конечно же имеющих провиденциальный смысл, и конечно же в итоге спасительных для этого народа или для этой церкви, но тем не менее чрезвычайно тяжких, Господь дарует некое утешение и подкрепление – будь то во время относительного периода благоденствия и расцвета, посылая ли великих святых в канун того или иного трагического события, как то было и в начале минувшего двадцатого столетия с нашей Церковью. Мы помним, что в канун всего того, что пришлось и должно было потом пережить нашей Церкви и нашему народу ей были даны такие святые как преподобный Серафим, который был прославлен, как святой праведный Иоанн Кронштадтский, который в это время жил, благовествовал и служил как священник, и, конечно же, прежде всего царственные страстотерпцы – царь мученик Николай и его семья, которые вопреки всему, что можно было ожидать в то время явили на императорском престоле подвиг христианской святости. Можно сказать, что эти подкрепления соотносятся с тем, что было дано первоначальной Церкви во время чуда воскрешения Лазаря и входа Господня во Иерусалим.
То же самое мы можем вспомнить и о других церквях в другие века. Подобное было с греческой Церковью незадолго до падения Константинополя, когда уже при придельной внешней скудости ей был дан святитель Григорий Палама и множество других сопутствовавших ему молитвенников и весь тот расцвет духовной жизни, который мы называем эпохой исихазма, который предварял события, последовавшие меньше, чем через сто лет после того, что мы называем Палеологовским расцветом и удивительным периодом потока духовной жизни, который открылся в Византии в четырнадцатом столетии.
Подобное же было и в других странах. Каждый сможет вспомнить некоторые примеры. То же самое мы видим и по сегодняшнему празднику. Господь считает нужным укрепить веру людей, когда они столкнутся с тем, что им предстоит пережить – с временами гонений, скудости или внешнего стеснения, временами, когда ничего не будет извне подкреплять их веру. Тогда должно помнить о том, что было в жизни человека. Так бывает и в личной жизни. Человеку должно помнить те прикосновения благодати Божией, те удивительные дары Божии, которые были и есть в жизни каждого из нас. И когда приходит время, когда нам кажется, что я встречаюсь с тем, что мне трудно перенести или не могу с этим справиться, или у нас возникает вопль о справедливости: «Почему это со мной происходит?» Вспоминай те дары благодати, которые были даны тебе в твоей личной жизни и ты поймешь, что то, что сегодня с тобой случается и переносимо и, самое главное, заслужено.
Кроме тех, кто встречал Бога во Иерусалиме, имея в виду подкрепление их веры, Евангелие еще много говорит о детях иерусалимских. Дети не так часто упоминаются в Священном Писании Нового Завета – всего несколько эпизодов чудесных исцелений и всем известные слова Спасителя, когда Он возбраняет мешать детям приходить к Нему. И сегодня мы слышим о детях Иерусалима, которые с вайями, с ветвями пальм радуясь встречали – кого? Вряд ли они понимали, что они встречают обетованного Мессию. Ну можно ли в пять-шесть-семь лет ожидать от ребенка, что он богословски бы понимал то, при чем он теперь присутствует, что он уже знал закон Моисеев, читал Исаию или даже если слышал Исаию в Ветхозаветной синагоге, то понял и запомнил это. Может быть, были удивительные маргариты среди Иерусалимских детей, которые так это воспринимали, но для абсолютного большинства это была просто неожиданная радость, нечто такое, что детским разумом конечно не уразумевалось, но что касалось их души и сердца. И может быть, сегодня можно особенно вспомнить слова Спасителя: «Пустите детей приходить ко Мне» (Мк. 10:14). Дети, которые, как может быть, кажется, ничего не понимают в храме, увлечены подсвечниками, плетут косички из бахромы аналойников или занимаются еще чем-то, что богословски образованным, но недобрым взрослым кажется неправильным занятием, на самом деле подобны тем детям иерусалимским, которые вышли на встречу Спасителю. И дай Бог, чтобы они запомнили это и сохранили это в своем сердце, ибо они станут будущим нашей Церкви, как те иерусалимские дети стали будущим первоначальной Церкви христианской.
Конечно, в сегодняшний день встречали Спасителя еще и те люди, иерусалимляне, которые соединяли с этой встречей ложные ожидания. Это были не члены первоначальной Церкви и не дети, у которых не было никаких спекулятивных мыслей, а те, которые ожидали своего от Бога. Ожидали, что сейчас Он сделает то, чего они от Бога хотят: восстановит справедливое государственное правление, прогонит иноземных захватчиков Римлян, расторгнет иго язычников, которое было над Иудеей, и что будет здесь мир и благоденствие на земле и всем будет воздано так, как должно всем воздать. Казалось бы, зачем Господь допускает этих людей ошибающихся? Многие из них не пройдет и нескольких дней, будут кричать: «Распни, распни Его!» (Лк. 23:21) и «Не Его, но Варавву» (Ин. 18:40). Те же самые жители Иерусалима! Но дело в том, что Господь даже по отношению к этим людям показывает, что есть моменты в жизни, когда человек способен стать лучше себя самого. Какие бы ни были у них на тот момент ложные установки и ожидания, это был момент, который называется и на языке бытовом и на языке Церкви вдохновением, выхождением человека из себя, когда человек становится больше, чем он есть в обычной своей жизни. Так бывает в момент искреннего молитвенного воодушевления. Это мы знаем по себе. Иногда Господь дает так помолиться, как я о себе точно знаю, что я молиться не умею. Но Он вдруг дает этот дар. Он дает прикоснуться вдруг к тому, что Небо так близко, его можно увидеть, к Богу нашему можно протянуть руку, о чем я знаю, что я не умею так видеть Небо, не умею так протягивать руку, но Он дает этот дар. Подобный же дар, когда человек оказывается выше себя самого, бывает и в моменты творческого вдохновения, когда человек в акте творчества становится выше, чем он есть. Об этом наш великий поэт говорит, что гений и злодейство несовместимы в том смысле, что когда он находится в состоянии такого удивительного от Бога вдохновения, он не может быть злодеем. Вернувшись в обычную жизнь, он может стать таким же, как был или даже хуже, но в тот момент он Божий избранник. И вот жители Иерусалима в тот момент были Божиими избранниками. О чем это говорит? Это говорит о том, что Богу важен человек в данный момент такой, какой он есть. Не какой он был, ни каким он, может быть, станет, как мы склонны оценивать людей. Наша оценка людей исходит чаще всего из того, что мы знаем или нам кажется, что мы знаем об их прежних поступках и склоняется к худшему, как правило, нам трудно иметь добрую оценку этих поступков или из предположения о будущих их поступках, и тут мы тоже редко имеем благой помысел. А Бог оценивает человека в тот миг, в который он пред Ним предстоит. И учит нас так оценивать людей. Любой из этих иерусалимлян мог не крикнуть потом: «Распни, распни Его!» И были те, кто не крикнул. Был Симон Киринеян и были другие, которые остались с Богом до конца. Были те, кто не предал Христа, и поэтому Господь допускает их, давая эту возможность остаться верным до конца, быть причастником встречи во время входа Его во святой град.
Постараемся же, дорогие мои, если не уподобиться апостолам и членам Церкви первоначальной, то хотя бы не уподобиться и тем, кто сегодня встречая Христа, потом отвернется, погрузившись в свои житейские заботы и реально выдавливая Бога из своей жизни. Постараемся быть хотя бы похожими на детей, которые способны без излишней рефлексии, но с естественной радостью сердца быть там, где Божий праздник и чувствовать сердцем, что где Бог, там жизнь и там хорошо.
Протоиерей Максим Козлов
О преподобной Марии Египетской. Проповедь в Неделю 5-ю Великого поста
Пятое воскресенье Великого Поста посвящено памяти Марии Египетской. Имя это, в общем, нарицательно, и даже те, кто мало знаком с церковной жизнью, житиями святых, для кого само слово «агиография» будет таинственным сочетанием греческих звуков, об этой святой что-то слышали. Может быть, видели какие-то картины: измождённая, средних лет или старая женщина, покрытая седыми волосами, в пустыне; или наоборот, молодая красавица, соблазнительная и соблазняющая; или та же женщина у входа в Храм Гроба Господня и Воскресения в Иерусалиме, неведомой силой удерживаемая от того, чтобы прикоснуться ко святыне.
Это история – в изначальном житии предельно персональная, достоверная и очень живо написанная – о грехе и покаянии. О том, как много грех в жизни человека может значить, как человек склонен с грехом самого себя отождествлять, и как страсть становится конечной ценностью существования. История о покаянии, о том, как даже из такого, почти до полной утраты личности, до полного растворения в страсти, положения можно подняться. Героически, но можно: болью, кровью, холодом и жаром пустыни, голодом (какими-то отвратительными травами приходится питаться), страхом диких зверей, укрытием собственными выпадающими волосами в расщелине скалы.
Но встаёт вопрос, который задаёт себе почти каждый: что моя жизнь и весь этот героический рассказ? Конечно, редкий человек, который решится его прочитать (хорошо, если в византийском подлиннике, а не в приглаженном постсредневековом пересказе, который, к сожалению, есть и в наших Четьях-Минеях), не умилится сердцем и не почувствует правды за подвигом этой святой. Но всё же: что мне и тебе Мария Египетская? При чём здесь моя жизнь, в которой, как кажется, не было таких падений и грехов? Большинство из нас о себе подумает: «Ну вот так я всё же не грешил, чтобы на протяжении более полутора десятков лет предаваться разврату ради самого разврата и находить удовольствие в продаже и отдании собственного тела. Ну не грешил! Другим грешил, этим в такой степени не грешил, а может, и другими страстями так не грешил. Это не мой опыт. И уж подавно не мой опыт – вся эта история с пустыней. Нет такого Иордана, за который я бы уходил, нет тех десятилетий жизни, которые я мог бы провести так, как она провела».
И всё же Церковь не случайно ставит именно это повествование ближе к концу Великого Поста – собственно, в последнее воскресенье Четыредесятницы. Потом будут Лазарева суббота, Вход Господень в Иерусалим, Страстная Неделя – уже иное, уже не время нашего покаяния, а время приобщения последним дням земной жизни Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. И вот Мария Египетская стоит перед нами как человек, на которого предлагается посмотреть именно потому, что сейчас нам Церковь напоминает: можно низко пасть, бесконечно низко. Из этого состояния можно – и Господь поможет – подняться до спасения, даже до святости. Но для этого нужно быть нетеплохладным.
Вот как раз о том, что так много присутствует в нашей жизни – половинчатости, отсутствии столь страшного греха не потому, что мы его боимся, а потому что трусим грешить, потому что смелости не хватает реализовать то, что в душе носится, – вот об этом желеобразном состоянии теплохладности, в котором человек не может утонуть до конца, но и подняться из него не может, говорит нам образом Марии Египетской Церковь. Сравните её с множеством современников, которые были там, с теми мужчинами, которые с ней грешили, с теми, которые плыли с ней на корабле в Иерусалим: это же были паломники, не купцы какие-нибудь! И вот мы не знаем, чтобы им было воспрещено войти в Храм Гроба Господня и Воскресения. Мы не читаем о том, что множество людей остановилось у врат – она была одна. Значит, было в её душе что-то такое – даже в состоянии предельного падения – что Господь видел, что давало возможность Богу её так остановить. И из всего следует, что при всём её первоначальном падении этим главным свойством души была горячность, горение, прохождение пути до конца. Она тяжко грешила, но этот тяжкий грех был не потому, что она была грешнее других людей, грешнее, чем мы – она была честнее и смелее других людей. И поэтому пусть не думают те, которые видимым образом подобному не подпали, что они всему этому чужды. Не чужды, но только ещё и трусливы: в сердце своём желаем, но ещё и трусим.
И потому говорится нам образом Марии Египетской: бегите прежде всего этого состояния ни белого, ни чёрного, а серого, ни горячего, ни холодного, а тёплого, теплохладного. Этой половинчатости, этих компромиссов, недоговорённостей, недохождения пусти до конца. Сейчас – время перед страданиями Спасителя, перед конечной правдой, когда и конечную правду, и конечную меру человеческой жизни тоже нужно вспомнить и сколько-то постараться применить к себе. Хотя бы в каком-то сопоставлении, пусть в сотой части от того, как это смогла сделать святая Мария Египетская.
Протоиерей Максим Козлов
Проповедь протоиерея Максима Козлова в Неделю 4-ю Великого поста, прп. Иоанна Лествичника
Четвёртое воскресенье Великого Поста посвящено памяти святого, имя которого стало нарицательным. Вне зависимости от того, знаем мы или не знаем житие преподобного Иоанна Лествичника, когда имя это произносится или икону этого святого мы видим перед своими глазами, одно слово возникает в сознании каждого православного христианина — «молитва».
Действительно, преподобный Иоанн Лествичник — помимо того, что является особым учителем духовной жизни для монашествующих — для всех христиан является учителем молитвы, того, как правильно должно строить духовную жизнь, внимательную и ответственную пред Богом.
Поэтому, не имея сейчас возможности сколько-нибудь подробно рассмотреть всю его книгу, о которой достаточно сказать, что это из тех творений духовной письменности, которые должны быть прочитаны каждым человеком, стремящимся вести трезвенную жизнь, разбираться в азбуке духовной жизни, не останавливаясь на быстром и поверхностном разборе всей этой книги, мы посмотрим только одну из её глав, которая посвящена молитве. Почитаем вместе некоторые строки оттуда, постараемся поразмышлять над глубокими вдохновенными словами игумена Синайской горы.
Может быть, для кого-то из нас этот Пост станет временем, когда мы побудим себя перечитать или прочитать эту книгу и тем самым вести жизнь более серьёзно, более глубоко, ведь христианин не должен быть пеной, которая носится на поверхности, а должен строить жизнь на скале Предания. Составляющей этой скалы является труд преподобного Иоанна Лествичника. Определяя, что такое молитва, он свидетельствует о ней так: «Молитва по качеству своему есть пребывание и соединение человека с Богом. По действию же она есть утверждение мира, примирение с Богом, матерь и вместе дщерь слёз, умилостивление о грехах, мост для прехождения искушений, стена, защищающая от скорбей, сокрушение брани, дело ангелов, пища всех бесплодных, будущее веселье, бесконечное делание, источник добродетелей, виновница дарований, невидимое преуспеяние, пища души, просвещение ума, секира отчаянию, указание надежды, уничтожение печали, богаство монахов, сокровище безмолвников, укрощение гнева, зеркало духовного возрастания, познание преуспеяния, обнаружение духовного устроения, предвозвестница будущего воздаяния, знамение славы. Молитва истинно молящемуся есть суд, судилище и престол судьи прежде Страшного Суда».
Вот из этого пространного определения обращу ваше внимание только на следующие слова: «Молитва есть зеркало духовного возрастания, познание преуспеяния, обнаружение душевного устроения». Преподобный авва Агафон, в духе единый с Иоанном Лествичником, говорит, что молитва есть самое трудное из деланий человека, ибо ни против чего не восстаёт так враг рода человеческого, как против молитвы. И поэтому по желанию или отсутствию желания молиться, по преодолению в себе лености и косности к молитве или отступлению под видимыми многообразными обстоятельствами и попечениями века сего человек многое может узнать о себе.
Другой подвижник благочестия справедливо сказал: «Кто молится — тот христианин, какие бы ни были у него грехи. А кто не молится, даже если и имеет вид преуспевающего, есть гроб повапленный». Потому что молитва есть действительное выражение нашего упования на Бога, есть свидетельство того, что человек осознаёт себя, во-первых, грешником, во-вторых, грешником, имеющим упование, и в-третьих, грешником, знающим, кто его Спаситель и по какому пути ему нужно идти ко Спасению. Никогда не будем забывать о том, что молитва есть одно из двух крыльев наряду с деятельным доброделанием, которое возносит человека до неба.
Так вот, дав такое определение молитве, преподобный Иоанн даёт наставление о том, как научиться правильно молиться. Некоторые из этих наставлений мы сейчас с вами прочитаем. Он пишет: «Когда идёшь предстать пред Господом, да будет вся риза души твоей соткана из нитей, вернее же сказать из залога непамятозлобия. Если не так, то не получишь от молитвы никакой пользы». Собственно, о том же мы с вами слышим сейчас почти каждый день в молитве Ефрема Сирина. Если человек не преодолеет в себе памятозлобия, если будет соединять со словами молитвы внутреннюю немирность по отношению к другим людям, то молитва не принесёт ему никакой пользы.
«Вся ткань молитвы твоей да будет немногосложна, ибо мытарь и блудный сын одним словом умилостивили Бога». Наверное, это понятно и без дополнительных разъяснений. «Прежде всего изобрази на хартии нашего моления искреннее благодарение Богу. Молитву, — как учит преподобный Иоанн, — нужно начинать с благодарности Отцу нашему Небесному, потом — исповедание грехов и сокрушение души в чувстве. После сего да представляем Царю всяческих наше прошение». Итак, благодарение, покаяние и прошение — вот такой состав и такой порядок молитвы должны быть у православного человека. Сначала поблагодари Бога за все его благодеяния, это очень важно для того, чтобы беречься духа уныния и отчаяния. Мы склонны забывать в малых своих скорбях о множестве дивных благодеяниях Божиих, ежедневно с нами случающихся. «Затем сокруши своё сердце в покаянии, а после этого проси. Проси, конечно, в первую очередь относящегося не к этой временной жизни, но к жизни вечной, — пишет далее преподобный Иоанн. — Сей образ молитвы есть самый лучший, как одному из братий ангела Господня было показано».
В другом месте он говорит: «Если ты в каком-либо слове молитвы почувствуешь особенную сладость или умиление, то остановись на нём, ибо тогда и ангел-хранитель наш молится с нами». Обратим внимание на это краткое, но очень важное указание, ибо даже у нас, несовершенных молитвенников, бывает, что порой какое-то место или какое-то слово молитвы смирит нашу гордыню, сломит наше окаменение, сердце исполнится теплоты, на глазах могут показаться слёзы. Преподобный Иоанн, столп среди учителей молитвы, говорит: «Не спеши тогда дальше, остановись на этом моменте, приглядись к тому, что сокрушило твоё окамененное сердце, и тогда в другой раз Господь быстрее тебе подаст такую теплоту души».
И ещё он пишет: «Не будь дерзновенен, хотя бы ты и стяжал чистоту. Напротив того, приступай к Богу с глубочайшим смиренномудрием и получишь у Него большее дерзновение». То есть, не считай, что ты имеешь право на что-то, потому что достиг некоего малого духовного преуспеяния. Молись Богу со смирением, и это даст тебе большее право на исполнение твоих молитвенных слов. «Хотя бы ты взошёл на лествицу всех добродетелей, однако, и тогда молись о прощении грехов, слыша, что святой апостол Павел говорит о грешниках: от них же первый есмь аз».
Действительно, прошение о прощении грехов должно быть главной составляющей в наших обращениях к Богу. Зачем просить обо всём остальном, если грехи наши не прощены? Зачем иметь какое-то другое преуспеяние и благополучие, если не иметь этого главного, что откроет нам дверь в блаженную вечность? Мы читаем молитвы утреннего и вечернего правила, составленные людьми, которые, как не только мы, но и как вся Церковь свидетельствует, были земными ангелами и небесными человеками. Но как же они умели сокрушиться о своих грехах, как исповедовали перед Богом свой грех! А как часто мы подходим к исповеди и говорим: «Мне толком нечего сказать, кроме того, что написано на бумажке, которую я Вам сейчас дам, батюшка». Мы не видим своих грехов. А как будешь ты их видеть, если ты о прощении грехов по-настоящему не молишься? Как увидеть, если ты не живёшь осознанием, что Бог тебя не простит, если ты не раскаешься, что путь твой без покаяния — это прямая трасса, хайвэй, до геенны огненной? Только тот, кто осуждает себя до геенны, увидит смерть своих грехов. Можно вспомнить слова другого великого подвижника благочестия — преподобного Силуана Афонского: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся».
«Начало молитвы, — пишет преподобный Иоанн, — состоит в том, чтобы отгонять приходящие помыслы при самом их появлении, середина же её в том, чтобы ум заключался в словах, которые произносим и помышляем. А совершенство молитвы есть восхищение ко Господу».
Вот три этапа. Первый, наиболее понятный для нас, хотя всё равно непросто достижимый: не соглашаться с помыслами, неважно — хульными, дурными или имеющими вид благочестия, которые приходят к нам во время молитвы и не собеседовать с ними, отложи на потом любое преодоление сомнений, любые богословские размышления, любые нравственные коллизии. Молись, а не рассуждай во время молитвы.
Второй: вполне соединить ум со словами молитвы, чтобы ничто постороннее нас не отвлекало. И третий — высшее состояние молитвы, когда человек восхищается ко Господу, когда он выходит в духовном восхождении из самого себя так, что весь пребывает духом со своим Творцом. Пусть мы и не знаем фактически, кроме редких эпизодов нашей жизни, как это происходит, но мы доверяем опыту тех, кто непадательно умел пребывать в подобном состоянии.
Далее учит нас преподобный Иоанн: «Если ты постоянно обучаешь ум твой не удаляться от тебя, то он будет близ тебя и во время трапезы. Если же он невозбранно всюду скитается, то никогда не будет пребывать с тобою». То есть, внимательность достигается через постоянное трезвение. Невозможно стать внимательным исключительно на молитве. Если мы имеем трезвение постоянно, если имеем ум свой сосредоточенным даже тогда, когда за дружеской беседой пребываем на трапезе, тогда мы сможем и внимательно молиться. Невозможно отделить молитву от остальной нашей жизни, нельзя представить, что живя рассеянно мы можем вдруг сосредоточенно молиться. «Посему, — продолжает преподобный, — великий делатель великой и совершенной молитвы говорит: хощу пять словес умом моим глаголать». Он цитирует слова апостола Павла из Послания к коринфянам, то есть, хотя бы 5 слов сказать в уме пред Богом. Но для младенчествующих, то есть, для нас такое делание невозможно. «Мы не умеем собраться только на краткие несколько минут молитвы. Посему мы как несовершенные с качеством молитвы должны соединять и количественное множество, потому что второе бывает причиной первого», — говорит преподобный Иоанн.
Вот и ответ на многочисленные размышления о том, зачем такие длинные чинопоследования, зачем несколько часов богослужения, зачем целые кафизмы, если можно в пяти словах всё исповедовать пред Богом. Кто умеет так исповедовать, тот уже обрёл тот дар молитвы, которую можно назвать непрестанной, от которой сам никогда не отстанет. А для нас, может быть, нужно горы руды для того, чтобы там обрести несколько тех камешков, которые можно будет собирать как наше молитвенное сокровище.
Преподобный также говорит: «Иное дело — осквернение молитвы, иное — истребление оной, иное — окрадение, а иное — порок молитвы. Осквернение молитвы бывает, когда человек, предстоя Богу, занимается непристойными и нечистыми помышлениями. Истребление молитвы — когда ум бывает пленён неполезными попечениями, окрадение же — когда мысль молящегося неприметно парит, а порок молитвы есть приражение какого бы то ни было помысла во время оной к нам приближающегося. Если во время молитвенного предстояния мы не одни, то употребим образ внутренней молитвы. Если же присутствуют служители похвал, то ко внутренней молитве присоединим и внешний образ моления, ибо в несовершенных ум часто сообразуется с телом».
Очень важное указание. Когда человек молится на людях, он должен с внешней молитвой соединять внутреннее делание. Нет смысла молиться только устами и перстами перед глазами людей, но когда человек один, он непременно с внутренним деланием должен соединять внешнее благоговение. Много веков спустя другой подвижник благочестия говорил: «Когда ты молишься среди людей, молись так, как ты бы наедине предстоял пред Богом, а когда ты молишься у себя в келье, наедине, молись так, как если бы ты был окружён сотнями людей».
«Страстные, — призывает нас преподобный Иоанн, — будем прилежно и неотступно молиться Господу, ибо все бесстрастные из страстного состояния достигли бессмертия». И это очень важное указание. Не должно смущаться несовершенством своего нынешнего внутреннего человека, чтобы и в самом греховном, страстном состоянии побуждать себя молиться, прося Бога об избавлении. «Долго пребывая на молитве и не видя плода, не говори: я ничего не приобрёл, ибо самое пребывание в молитве есть уже приобретение. И какое благо выше всего прилепиться ко Господу и пребывать непрестанно в соединении с ним». Подумаем над этими словами святого Иоанна.
Действительно, хотя бы мы и не получали видимым образом того, о чём просим, то как лучше мы могли бы провести время, чем в молитве? Бывает, человек, идя из храма, сетует на следующий день: «Зачем ходил я на всенощную? Ничего не почувствовал, кроме утомления». А спрашивается — лучше бы где-то ты смог провести эти 2-3 часа, если бы занялся чем-то другим? Да нет, конечно. В лучшем случае человек бы занялся житейскими попечениями, в худшем — предался бы лености или недолжным развлечениям или ещё чему худшему.
«Даже при самой несовершенной молитве лучше уделить время ей, чем отдаться внешним житейским попечениям. Устроение твоё покажет молитва, ибо богословы утверждают, что молитва есть зеркало души», — вновь и вновь повторяет эти слова преподобный Иоанн. Действительно, повторим и мы за ним. Именно в том, как молится человек, как он усердствует в этом, как он желает молитвы, проявляется подлинный результат нашей духовной жизни. Желаешь молиться — находишься на пути преуспеяния, тяготишься молитвой — знай, что ты от преуспеяния пока что далёк.
«Если кто-нибудь попросит тебя помолиться о нём, то хоть бы ты ещё и не стяжал дара молитвы, не отрицайся, ибо часто вера просящего молитвы спасёт и того, кто молится о нём с сокрушением сердца». Удивительное слово, какое утешительное слово! Спасёт не то, что ты молишься за человека, который тебя просит помолиться. Тот, кто верит в силу твоей молитвы, может и для тебя оказаться спасением. Есть странное, буквально антихристово, мнение, что должно очень тщательно подходить к такому выбору и рассуждать, о ком можно и о ком нельзя молиться. Говорят: «О близких, о своих, в церкви стоящих, мне можно молиться, а о людях грешных, чужих, инославных, иноверных нельзя молиться». Страшно. «Я за грешника помолюсь — его грехи-де на меня перейдут». Кто мог выдумать подобное суждение? Где мы в Новом Завете или в учении святых отцов можем найти подобное ограничение в молитве? Где сказано, что молиться можно только за своих и за хороших, а за грешных и дальних молиться нельзя? А за нас-то тогда кто будет молиться? Мы что, хорошие, свои? Мы ведь здесь те самые грешные и дальние, которые просят, чтобы и нас не забывали в молитве. Какое же мы имеем право другому человеку отказывать, если он нас просит о молитвенном предстоянии?
Может быть единственное, что мы можем сделать, наверняка не повредив человеку, — это за него помолиться. Всё наше внешнее делание может быть или не нужно, или излишне, или соединено с тщеславием, а молитва есть единственный до конца чистый вид помощи ближнему, не будем об этом забывать. «Не возносись, впрочем, — пишет преподобный, — когда ты молился о других и был услышан, ибо это их вера подействовала и совершила. Это их вера в то, что твоя молитва поможет им, оказалась действенной, а не твои какие-то особливые дарования».
Ну, и ещё несколько кратких наставлений. «Остерегайся без разбору, — пишет преподобный Иоанн для монахов, сейчас мы поясним это указание, — молиться о женском поле, чтобы с десной стороны не быть окраденным». Что имеет в виду преподобный, говоря эти слова? А именно то, что должно остерегаться такого молитвенного предстояния за человека, когда ты имеешь к нему страстное нечистое прилепление. «Остерегайся молиться о человеке, к которому душа твоя устремилась неправильным греховным образом, нечистыми или блудными помышлениями. Не думай, что ты можешь за него молиться, и эта молитва ему поможет, а твою душу очистит. Лучшее, что ты в таком состоянии можешь сделать — это не иметь никаких помыслов об этом человеке». Или: «Как телесное, так и духовное устроение не у всех одинаково, некоторым прилично скорое псалмопение, а другим — медлительное, ибо первые борются с пленением мысли, а вторые — с необучением. Поэтому пусть каждый молится таким образом и с такой скоростью, как сообразно его душе, не примеряет себя по другим». Вот тот-то молится полчаса, у меня пять или десять минут получается. Так нет, я тоже буду стоять полчаса. Может быть, за эти пять минут ты сможешь душу свою пред Богом выразить лучше, представить лучше, чем другой человек сделает это за полтора часа.
Ну, и наконец, рассуждение о молитве преподобный Иоанн завершает такими словами: «Будь мужествен во всех случаях — и сам Бог будет твоим учителем в молитве. Нельзя словами научиться зрению, ибо это есть природная способность. Так и благолепие молитвы нельзя познать от одного учения. Не книжками о молитве, но понуждением себя пройти этим путём можно научиться молиться. Если ты только читаешь о молитве, а сам не пробуешь, не пытаешься научиться — это никак не поможет, ибо молитва, — заканчивает преподобный Иоанн, — в самой себе имеет учителя, Бога, учащего человека разуму, дающего молитву молящемуся и благословляющего лето праведных». Аминь.